Февральская революция застала меня в Петербурге, вернее даже нет – в окрестностях Петербурга.

Предпочитая работать в провинции, в особенности среди крестьянства, я с большим удовольствием встретил постановление Главного морского штаба о командировке матросов Гвардейского экипажа, призванных из запаса, по заводам, работающим на оборону. Я взял командировку на Новопокровский сахарный завод. <…> Завод находится в 14 верстах от с. Борисовка, места моей родины. 25 марта я прибыл домой в Тамбовскую губернию. Крестьянство смутно тогда еще представляло себе, что произошло в Петербурге. Они знали, что Николая на престоле теперь нет, но кто вместо него правит Россией, они совершенно не знали.

Крестьяне в подавляющем большинстве нашего уезда также не знали, что теперь им делать, хотя в сознании было у них, что делать все-таки что-то нужно, правда, их еще отвлекал тогда от общественных и политических вопросов весенний сев. Крестьяне видели, как по волостям и селам проезжали из Усмани солдаты и разоружали стражников, урядников, приставов и земских начальников. Но этого ничего не предпринималось.

Волостные старшины и сельские старосты не знали еще, оставаться ли им на своих местах или, как старорежимная власть, должны уйти. Встретившийся в Мордове купец Придорогин ругал на чем свет стоит Петербургский Совет рабочих и солдатских депутатов, называя их мошенниками, негодяями и грабителями. А борисовский сельский учитель старик Маречков, не имеющий ничего общего с Придорогиным, при первой со мной встрече ругал социалистов-революционеров, даже был за то, чтобы их расстреляли (теперь большевики с ним согласны), в то же время восхвалял кадетов и, в частности, . Рабочие Новопокровского сахарного завода приглашают попа на завод отслужить молебен и принять присягу Временному правительству. Не случайно я в этот вечер оказался на заводе: за поздним временем было решено, [чтобы] митинг, который просил я созвать, состоялся лишь после молебна и присяги. Я до молебна мог только немного поговорить с рабочими, собравшимися у заводской конторы, их было человек 20–30. Я коснулся и присяги, критикуя ее. Приглашают в здание заводского театра, поп уже там, приехал <…> и хор певчих, там будет молебен, присяга, затем митинг. Вхожу в помещение, администрация, служащие и рабочие завода – все налицо со своими семьями, разодетые по-праздничному. Хотя, может быть, был действительно праздничный день, точно не помню. Кончился молебен, поп извещает, что сейчас начнется присяга. Я крикнул: «Батюшка, огласите текст присяги!»

– А для чего вам? – обращается ко мне поп.

– Желательно знать.

Но в это время подходит ко мне один из присутствующих, отрекомендовавшись членом заводского комитета, попросил меня замолчать, иначе он примет соответствующие меры, ибо я нарушаю общественный порядок. Я извинился. Может быть, я и нарушаю порядок, но очень жаль, что этими порядками занимаются члены заводского комитета. Сказав ему, я вышел. За мной вышли, не желая принимать присяги, все те рабочие –человек 20–30, – с которыми я беседовал перед молебном у здания конторы. После присяги певчие поют «Марсельезу» и еще какую-то из революционных песен. Затем начался митинг. Я выступил первым. Должен заметить, что по заводу были развешаны в рамках, даже под стеклом, воззвания заводского комитета к рабочим и служащим завода. Комитет призывает рабочих и служащих напрячь все силы, чтобы помочь армии победить врага (немцев); мы не должны кончить войны, пока в руках России не будут Дарданеллы и Константинополь. В своей речи на тему дня я касаюсь роли рабочих в революции, а также не минул присяги и воззвания заводского комитета о завоевании Дарданелл и Константинополя. Напряженное внимание рабочих и буря негодования высшей администрации завода. Рабочие дружно кричали: «Замолчать!» Не мешать оратору. По окончании речи рабочие устраивают овацию, качают меня и громко кричат «ура!». Симпатия рабочих была завоевана. На следующий день директор завода извинялся передо мной за вчерашнее и разговаривал уже другим языком. А на предыдущем собрании рабочих и служащих Новопокровского завода меня единогласно при закрытой баллотировке избирают в заводской комитет, и все собрание упрашивает меня принять на себя должность председателя комитета. Я не мог на это согласиться, ибо меня оторвало бы это от работы в крестьянстве. Но, несмотря ни на что, меня все провели членом культурно-просветительной и народно-строительной комиссии. В то же время на Эртильском сахарном заводе <…>, находящемся в одной версте от с. Бобровка, куда я тоже заглядывал, рабочие, точно не разбиравшиеся в идеологии политических и социалистических партий, еще пели дифирамбы Милюкову. Поэтому и не удивительно, как в первые дни моего приезда в Борисовку одна из крестьянок нашего села, встретив меня на улице, Христом Богом просила меня зайти к ним в дом на стакан чаю. Захожу вот, и Филипп, и Федя говорят мне: «Все мы тебя ждали, ждали, нам хочется с тобой поговорить». И со слезами на глазах нерешительно спрашивает: «Скажи, ягодка Федя, что нам теперь будет лучше или хуже без царя-то? Вот мы уже думали тут, и Филипп, и Федя, но никак придумать не можем». После моего объяснения старушка, глядя на иконы, набожно перекрестилась: «Слава Богу, что лучше будет», – при этом свободно полной грудью вздохнула. Впоследствии эта старушка, ее муж Филипп и сын Федя не пропускали ни одного митинга (когда были дома) или сельского собрания, когда я присутствовал на таковых. В то время пока старушка оплакивала низвержение царя, а она была не единственная в своем роде, теперь с увлечением слушала социалистов, весьма охотно посещает все собрания, на которых таковые выступают. Многие торговцы пришли к выводу, что их песенка теперь спета, и один из мордовских торговцев, человек, пользующийся большим уважением людей своего круга, любивший философствовать на разные темы, слыл за весьма начитанного человека, обращается ко мне от имени группы торговцев за советом: «Что им делать, т.к. они имеют все-таки солидные суммы денег?» Я предложил им сделать так, чтобы их деньги принесли максимум пользы государству.

С окончанием весенних полевых работ крестьяне стали больше уделять времени политическим и общественным вопросам. Желание крестьян разобраться в происходящих событиях все расширяется и растет, а вместе с желанием разобраться в текущем моменте растет и желание к творческой созидательной работе. Свою работу пропагандистского, агитационного и общественного характера я начал в крестьянстве с Карпельской и Мордовской волостей, а затем работа развернулась шире. Первым передо мной стал вопрос об организации органов местного самоуправления временного характера. Для крестьян вопрос власти и формы ее был самым важным и насущным, но их также тревожила мысль, а получится ли единство действий крестьянства во всероссийском масштабе в форме создания власти на местах. Не могут ли крестьяне других волостей, уездов или губерний у себя принять другую форму организации органов власти – таковыми вопросами меня осаждали крестьяне со всех сторон. Я приступаю к составлению инструкции сельским и волостным исполнительным комитетам, по составлении я съездил в Тамбов в губернский комитет ПСР, получив одобрение и директивы от председателя Тамбовского губернского комитета ПСР . Вернувшись из Тамбова, я приступил к проведению выборов в сельские и волостные исполнительные комитеты в Карпельской и Мордовской волостях. Для успешной работы и координированных действий работал в других волостях. В половине апреля 1917 г. я созываю в селе Мордова районный крестьянский съезд, куда явились представители 7–8 волостей: Карпельской, Мордовской, Ново-Никольской, Чемлыкской, Талицкой, Сафоновской… а еще не помню, были ли от каких. Я был избран председателем съезда. На съезде разбирались следующие вопросы: текущий момент, инструкция органам власти на местах, продовольственные и в связи с появившимися ночью, перед днем открытия съезда в Мордове, листовками, призывавшими к погрому лавок, магазинов и складов, а также и к погрому помещичьих имений. Перед съездом стал вопрос о борьбе с контрреволюционными группировками и отдельными элементами, призывающими и провоцирующими население к погромам. По первому вопросу съезд высказался за укрепление и проведение в жизнь лозунгов, провозглашенных рабочими и солдатами Петербурга, на местах же немедленно приступить к выборам, где еще нет таковых, в сельские и волостные исполнительные комитеты. Первые избираются общими сельскими сходами всех граждан от 18 лет (мужчин и женщин) с расчетом один представитель от 100 жителей.

[В] деревнях, где жителей меньше трехсот, исполнительный комитет избирается из трех лиц. В селах с большим населением исполнительные комитеты выделят из себя президиум из трех лиц: председателя, заместителя и секретаря, первый считался сельским комиссаром. Волостной комитет избирается волостным собранием всех сельских комитетов в целом, последующим и решаются все волостные дела, такого рода организации съездом признавались временными до созыва Всероссийского Учредительного собрания. При решении продовольственного вопроса съезд учел следующие положения: как результат войны, а затем и революции, ухудшение железнодорожного транспорта неизбежно, а это влечет естественное ухудшение экономического положения по всей стране, чтобы обеспечить население данного района хоть минимальным количеством продуктов крестьянского потребления, необходимо теперь же приступить к проведению в жизнь данного постановления.

Съезд избирает продовольственный орган из трех лиц, я вхожу в качестве председателя данного органа, орган представляет из себя не что иное, как продовольственный районный комитет. <…>

Съездом была принята целиком мной написанная инструкция сельским и волостным исполнительным комитетам, с введением лишь еще пункта о борьбе с провокационными действиями контрреволюционных элементов с их призывом на погром помещичьих имений и торговцев. Из нескольких пунктов инструкции отмечу следующие: о соблюдении женского равноправия и о контроле сельскими и волостными исполнительными комитетами помещичьих имений, как имущества, так и ведения хозяйства, главное – обработки полей. Нарушение ведения установленного нормального хозяйства в имениях, а главное – плохая обработка полей, рассматривается как контрреволюционное деяние помещика, наносящее экономический ущерб России, а тем самым революции. Запущенные помещичьи земли и незасеянные, которые помещики не хотели обрабатывать, исполнительный комитет обязан взять под свое ведение и силами общества убрать хлеб с вычетом за работу, сдав его затем государству. В имениях движимое и недвижимое имущество, живой и мертвый инвентарь как народное достояние должно [быть в сохранности].

Должен сказать, что после районного крестьянского съезда работа мне до некоторой степени облегчилась, ибо крестьяне постановления съезда считали для себя законом. До созыва съезда я встречал и таких крестьян, которые мне говорили: «Чем тебе ездить по селам да волостям уговаривать-то нашего брата, лучше бы вы, раз уж там царя сбросили, прямо бы и писали из Петербурга нам приказ: сделать вот мол то-то и то-то. Старшин, старост – к черту, вместо них выбрать комитет. Ясное дело: мы [бы] подчинились и без всякой этой вашей… Если же помещиков долой, так бы и писал в приказе – помещиков долой, а уж мы-то тут с ними разделались [бы] как нужно». Хотя подобных крестьян я встречал не так уж чтобы много, но характерно отметить, что некоторые из таковых крестьян затем выступали ярыми общественными деятелями и заслужили уважение общества, каков был, например, Никиша Шевляков, крестьянин села Борисовка, секретарь сельского исполнительного комитета, очень толковый и разумный работник, хорошо затем осознавший <…> настоящей революции и интересы трудящихся. Насколько были велики желания крестьян разобраться в событиях, говорят следующие факты: меня посещали каждый день от крестьян разных сел с просьбой приехать к ним на собрание, таковых просьб было столько, что я не имел возможности их удовлетворить. Сами крестьяне перевозили меня из села в село. На собраниях такое внимательное отношение к оратору, что мне приходилось говорить по нескольку часов подряд. Например, в с. Больш[ая] Даниловк[а] Карпельской волости в первых числах мая 1917 г., несмотря на скверную, холодную, с дождем и снегом погоду, крестьяне собрались со всего села, было много и женщин. Просторная крестьянская изба и не менее просторные сени не вместили всех слушателей, из них очень многие стояли под мокрым липким снегом, к вечеру совсем перешедшим в дождь, у открытых окон. На этом собрании я говорил с десятимин[утным] перерывом ровно 7 часов, с двух дня до 9 вечера. На собраниях, помимо внимательного вслушивания в речи ораторов, крестьяне задавали целый ряд вопросов. Вопросы их были весьма разнообразны и существенны, в общем, они были таковы: «А что, если мы выбираем человека в Учредительное собрание, а он потом не нашу руку будет держать там?» <…> Весьма интересовал крестьян вопрос о судах, об органах местного самоуправления, как эти вопросы разрешит Учредительное собрание. Они хотели знать это наперед, сами же крестьяне, не намечая организационных форм местных органов самоуправления, лишь твердили одно и делали, чтобы так это и было: все народное, и нужно так, чтобы и сам народ все решал. У Бога-то все мы люди-то одинаковые, но чтобы всем делать-то заодно нужно, вот главное что. Я подчеркиваю, какое громаднейшее желание у крестьян к единству действий: во всероссийском масштабе всех трудящихся – к единству организационных форм местного народного самоуправления. Помимо вопросов общих, политических, поднимались вопросы частного характера. <…>

В селе Малая Даниловка одна солдатка на сельском собрании, по окончании моей речи пробившись к столу, дрожащим от гнева и обиды голосом стала жаловаться мне на своего соседа богача, к которому она неоднократно обращалась с просьбой дать ей заимообразно до нови[ны] пуда два муки ржаной, первое время сосед отказывал, а затем согласился дать не только взаимообразно, но и безвозмездно, если только солдатка станет с ним жить, а однажды, путем обмана зазвав ее в амбар, якобы отвесить ей просимой муки, хотел там изнасиловать ее. И вот теперь она жалуется мне в присутствии всего общества на того самого богача-крестьянина, который ради удовлетворения своих похотливых чувств хотел воспользоваться бедственным положением женщины, у которой отсутствует муж. Обиженная, оскорбленная и подавленная своим безысходным положением, она просит меня защитить ее, указывая на богача-крестьянина <…> Буря негодования охватывает собрание, голову ему свернуть за это… Богач-крестьянин со слезами просит прощения у меня, а затем, обращаясь к присутствующим крестьянам: «Ну что же, старички, грех да беда с кем не была». И, наконец, обратившись к солдатке, он стал говорить: «А вот насчет амбара ты уж много лишнего наговорила, я только и всего тебя за груди подергал». Кончилось тем, что богач попросил прощения у солдатки и у собрания. Но чтобы повадно не было, крестьяне назначили его, не помню точно, на полгода или меньше, в церковные сторожа, а солдатке богач сам обещал до нови[ны] выдавать хлеб. Крестьяне затем расходились мирно, солдатка чувствовала себя удовлетворенной, доволен остался судом и крестьянин-богач.

А в Подворской волости и в селе Александровка Ново-Никольской волости некоторые крестьяне спрашивали меня: «Могут ли они не дать помещичьей земли, находящейся в их районе, крестьянам других сел, близ которых нет помещиков». Мотивы были таковы: наши отцы были крепостными этих самых господ, земля которых должна нам принадлежать, тогда как крестьяне по соседству, у которых нет помещиков, были государственными людьми, свободными, так вот им тогда лучше жилось, а наши отцы были в неволе, теперь пусть будет наоборот. <…>

Большое недовольство у крестьян было попами, и ни одно крестьянское собрание не проходило, в той или иной степени не коснувшись попов. В большинстве сел крестьяне сельскими обществами и приходами в целом устанавливали определенную таксу, как деньгами, так и натурой, взимаемую попами за требы, а общинные земли, которыми пользовались попы, отбирались крестьянами в первую очередь или же уравнивались с крестьянскими наделами той же общины.

В некоторых селах на собраниях поднимался вопрос о расстрижении попов по желанию общества и выборах нового, и в то же время крестьянами, желавшими срезать косу своему попу, первые выборы в сельский исполнительный комитет и вообще начало первой творческой революционной работы начиналось с благодарственного молебна, совершаемого тем самым попом, которого они готовы расстричь.

Вслед за исполнительными комитетами сельских и волостных, встал вопрос и о суде. Суд для крестьян являлся потребностью, ибо некоторые, считавшие себя обиженными царскими судами, будь то суд волостной, и теперь хотели восстановить истину, другие же, зная, что всегда побеждает сильный, а по сему и подчиняясь существовавшему тогда фактически таковому закону, не хотели доводить дело до суда, а теперь, с падением старого режима, когда должна существовать только правда, и они хотели этого справедливого суда и, наконец, разрешения семейных скандалов: невестку со свекром и свекровью или наоборот, брата с братом, деверя с невесткой и невестку с деверем, так и вплоть до супружеских распрей и разводов. Точно теперь не помню, было ли это предусмотрено ранее или потом введен еще один пункт к инструкции сельским и волостным комитетам «О судах», опять-таки временного характера: «Сельский исполнительный комитет принимает все, от него зависящее, [чтобы] склонить к мирному разрешению спорного вопроса враждующих. Комитет должен действовать всегда путем склонения и разъяснения спорного вопроса, для чего комитет поручает одному или двум своим членам комитета (может поручать и не членам комитета) приблизительно разобраться в сущности спорного дела и осведомить об этом исполнительный комитет. Последний вызывает к себе обе враждующие или спорящие стороны». <…> В с. Борисовка мне пришлось однажды присутствовать на заседании сельского исполнительного комитета, где склонялись к мирному разрешению спорных вопросов между невесткой, свекром и свекровью. Соглашение было достигнуто, враждующие были удовлетворены, крестьяне были очень довольны действиями исполнительного комитета. <…>

ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 483. Л. 1–6. Копия. Машинопись.