Усманский краеведческий портал

Учившиеся в сельскохозяйственном техникуме нашего города с середины пятидесятых до середины восьмидесятых, наверняка, помнят преподававшего все эти годы в Усманском СХТ общественные дисциплины Михаила Федоровича Ошевнева.
Участник Великой Отечественной войны, он был призван в армейские ряды в феврале 1943-го, воевал в воздушно-десантных войсках, с боями прошел три страны, брал Вену, награжден тремя боевыми орденами и четырнадцатью медалями.
Однако к началу войны будущему фронтовику исполнилось лишь шестнадцать с небольшим, и он еще не окончил курса средней школы.

Казалось бы, фронт пока далеко, до призывного возраста не хватает целых два года, но война сразу коснулась подростка с первых же своих грозных дней. Как? Об этом сегодня в своих воспоминаниях и рассказывает Михаил Федорович.

В первые дни июля 1941-го по решению РК ВЛКСМ и Девицкого сельсовета, я вместе с несколькими десятками ребят-старшеклассников был направлен на рытье окопов, как говорили, под Смоленск. Из села Девица, откуда сам был родом, нас в эту команду шестнадцати-семнадцатилетних парней, набиравшихся по всему району, попало лишь двое: я и мой сосед-одногодок Алексей Беляев.

Из Усмани до Воронежа довезли поездом. Множество таких команд, как наша, собрались в Петровском сквере. Кто-то из областного начальства коротко выступил, пояснив, что нашим оружием в борьбе с общим врагом будет лопата. Затем повели на товарную станцию, где каждому выдали по буханке хлеба и две банки овощных консервов, погрузили в вагоны и поезду дали зеленый свет.
Путь состав закончил в Ельне. Почти весь город лежал в руинах результат многочисленных бомбовых ударов, многие развалины еще дымились. Нас построили в колонну и повели в сторону Смоленска. Навстречу попадались раненые бойцы, которые искренне возмущались: куда, мол, нас ведут, запросто можем угодить в плен, немец-то совсем близко... Довелось увидеть впервые и немцев - пленных. Вели они себя напыщенно, презрительно отказываясь от протянутой, по доброте душевной, чьей-то "козьей ножки". (Тогда мы еще не знали, на что способен фашист, да и пленных врагов на фронте в конце войны видывал далеко уже не столь спесивых, но жалких, охотно произносящих "Гитлер капут".)

Ночевала наша колонна в каком-то огромном сарае, близ дубравы, по-соседству с плотиной и водяной мельницей. Отсюда каждый день, вставая в пять утра, стали ходить на работы: километра полтора в один конец. Мы рыли противотанковый ров шириной семь метров и глубиной три. Накопанную землю выбрасывали по одну сторону.
Работали по двенадцать часов в сутки - труд изматывающий, уставали до предела, еле добредали под вечер к месту ночлега. А кормили, откровенно, неважно: ложка-другая манной каши, сваренной на воде, кусочек хлеба да стакан чая. Ни днем, ни вечером рацион не менялся. На ежедневных перекличках перед сном выяснялось, что еще несколько человек, слабых духом, дали деру. Ловить сбежавших, как я помню, никто даже и не пытался.
На колоссальных земляных работах была задействована не одна тысяча человек: и справа, и слева от нас трудилась молодежь из соседних областей, а сам ров тянулся до горизонта в обе стороны. И какой же хорошей мишенью оказывались землекопы для немецких штурмовиков. На бреющем полете они проносились вдоль линии рва и поливали из пулеметов нашу беззащитную, разбегающуюся в страхе толпу, и всякий раз кто-то оставался недвижимым на земле.

Три недели каторжного труда дали свой результат: ров уже был готов на две трети, мы не успели только углубиться до первоначально планируемых трех метров. Однако по большому счету, как позднее выяснилось, вся наша земляная многокилометровая преграда фашистов надолго задержать не смогла: ну что стоило нескольким бульдозерам нагрести земляные мосты. Впрочем, разве могли мы в то время даже подумать о бесполезности общего труда...
Но вот в конце июля поступил приказ сворачивать работы, и вся многочисленная толпа, сначала скопом, а потом дробясь на более мелкие группы, пошла пешком в направлении железной дороги. Скудную пайку уже не выдавали, но еще в начале долгого, на своих двоих, пути мы наткнулись на частично уже разграбленные склады, по всей видимости, воинские.
Я приглядел алюминиевый чайник, который наполовину, сколько перепало, засыпал сахаром. Повезло еще разжиться полголовкой сыра. Алексею соседу, тоже что-то попалось из съестного. Привалы были крайне коротки. Мы даже толком и не ведали, кто именно стоит во главе растянувшейся на километры неорганизованной колонны. Но направление нам задавалось постоянное.
Вязьма... Лишь тут мы узнали, что вышли из окружения. Дальше - снова в товарных вагонах, через Калугу, Тулу, в сторону Воронежа. Четверо суток езды, а сыр и сахар, которые мы ели горстями и запивали водой, уже кончились. В нашем вагоне было и несколько семей беженцев, которые делились с нами своими крохами продуктов.
Впервые еду нам дали лишь на вокзале в Мичуринске. На следующее утро, на этот раз на пассажирском поезде, двинулись на Воронеж. В Усмани мы с другом сошли на станции и двинулись к родному селу. И уже при подходе к Девице встретились с моим отцом, спешившим на работу в колонию. И он заплакал: они с матерью исстрадались, не ведая, где я и что со мной.

Отца через месяц забрали на фронт. От него нам пришло лишь три солдатских треугольника-письма. Осенью 41-го на дальних подступах к Москве, может быть, даже в тех местах, куда нас посылали на рытье окопов, он пропал без вести. Пришло время - призвали на службу и меня самого. Но это совсем другая история...