УЧИТЕЛЬ ЗЕМСКОЙ ШКОЛЫ МОЙ ДЕД ДУРМАНОВ ДМИТРИЙ ЕГОРОВИЧ
Публикация подготовлена внуком Александром Дурмановым по материалам и воспоминаниям отца Николая Дмитриевича Дурманова.
1870 года рождения, около 40 лет работал в Демшинске учителем земской, а затем единой трудовой школы. В Демшинск он был переведен из села Средней Матренки, где также работал учителем. Старший сын, крупный ученый-юрист, профессор уголовного права МГУ Николай Дмитриевич так вспоминает о своем отце:
"...Он был истинным педагогом. Хотя к концу учебного года был утомлен, но в конце августа с нетерпением начинал ожидать школьников. Школьное помещение состояло из одной довольно большой комнаты, полуразделенной аркой. Учитель одновременно занимался с двумя классами — первым и третьим, или вторым и четвертым, другие два класса вела учительница. А до этого в течение многих лет (не менее 15) школа была трехклассной, и со всеми тремя классами занимался папа.
В памяти длинные парты, на них в отверстиях чернильницы и углубления с песком. Промокательной бу-.маги не было, написанное посыпалось песком.
В помещении было довольно много фикусов и олеандров, они несколько освежали воздух. Школьники в лаптях, полушубках, которые снимали в передней. Но ребята стриженые. Парикмахеров не было. В сентябре или в октябре ставился стул в том же помещении, и отец в первые годы ножницами, а потом, когда удалось купить машинку, машинкой стриг под № 1 десятки ребячьих голов. Это была мудрая мера: головы кишели насекомыми. Огромная груда волос сжигалась в передней вместе с соломой.
С этой передней связано много приятных воспоминаний. На печи иногда оставались ночевать ребята. Мы, учительские дети, вместе с ними в этой печке варили кашу, причем неизменно дискутировали — мыть пшено (мы) или не мыть (они). Мать жертвовала свиное сало на сливную кашу, там же, в печке, набивали свинцом биты для бабок (они назывались кожонками). Потом играли в хоронючки (жмурки), рассказывали преимущественно страшные рассказы. Папа поощрял наше общение со школьниками. Сам же появлялся в это время не часто, видимо, чтобы не мешать "самодеятельности". Думаю, все же он производил отбор ночевщиков. Одни менялись, были почти постоянные, но все были славные ребята. Никогда за несколько лет не слышал ничего ду'рного от ночевщиков.
Вспоминая его преподавание, думаю, как папа умел ненавязчиво проводить воспитательную работу. В большинстве учились неплохо. Девочек было значительно меньше, чем мальчиков, но, как правило, способные и хорошо учились. Мне было лет 12 или 13, когда папа тяжело болел, видимо, язва желудка. Мы с мамой на стуле протаскивали его в класс, только дверь отделяла от нашей кухни, и, кроме того, была лишь одна небольшая комната..."
В одном из датированных 1927 годом писем сыну Николаю в Москву Дмитрий Егорович, акцентируя внимание на творческом подходе к учительской деятельности, писал так: "...заниматься с учениками необходимо как можно практичнее, только выучить хорошо грамоте; у каждого учителя педагогика должна применяться для дела, то есть раму надо пригонять к окну, а не окно к раме. Педагогику — к способностям ребенка, а не ребенка к педагогике. Сколько молодых головенок, столько у опытного учителя и приемов занятия, но только не казенщина..."
Некоторое время Дмитрий Егорович совмещал с учительством работу в открытой в 1895 году земством единственной в Усманском уезде сельской библиотеке-читальне, которой пользовались жители и окрестных сел. Мой отец Сергей Дмитриевич (родился и большую часть жизни провел также в Демшинске) рассказал мне об эпизоде, когда после революции наиболее революционно настроенные, но ограниченно грамотные жители села начали растаскивать и жечь книги из сельской библиотеки, в том числе и Льва Толстого, заявляя, что он был графом и выступал против революции. Дмитрию Егоровичу вместе с сыном Николаем пришлось вступиться, с большим трудом отстоять и сохранить библиотеку. Действовали методом убеждения: хотя Л.Толстой и был граф, но ведь он написал "Войну и мир" и другие замечательные произведения.
Теперь, спустя три четверти века, с трепетным волнением перечитываешь пожелтевшие от времени, написанные красивым каллиграфическйм почерком, письма Дмитрия Егоровича старшему сыну Николаю.
Приведу лишь отдельные фрагменты .рассуждений сельского интеллигента начала XX столетия, содержа
ние которых не утратило остроты и актуальности и в наше время.
О новой российской валюте: "...чтобы наш мягкий червонец да побил английский фунт — то сомневаюсь. Я верю, что пройдет 5—10 лет, все наши природные богатства выплывут наружу, вот тогда да — фунты и франки будут у нас на посылках".
О деревенской и городской жизни. "Да, здесь, в деревне, не пользуешься благами цивилизации, не пользуешься хорошим питанием, одеждой, но зато летом природа вознаграждает за все сторицею, даже здоровье немного налаживает. Так что, в конце концов, и скажешь: "Бог с ней, с вашей цивилизованной жизнью, ходячей моралью и приспособляемостью не к природе, а к условностям".
О пропорциональностях между добывающей и перерабатывающей промышленностью. "...Когда промышленность достигнет своей высоты — не все пуды будут уходить на приобретение необходимого, а часть их пойдет на улучшение жизни. Между добывающей и обрабатывающей промышленностью нет пропорциональности: добьш мужик кожу, продал ее на завод за 10 пудов хлеба — задумал пошить сапоги из этой кожи — плати 40 пудов; ведь из кожи их выйдет не одна пара. Думается, немного дороговато взяла на свою долю обрабатывающая про.мышленность".
Все последние годы жизни над Дмитрием Егоровичем как дамоклов меч висели две проблемы: одеть-обуть и прокормить свое многочисленное семейство (8 человек детей в возрасте от одного года и старше и жена-домохозяйка) и обеспечить лучшую жизнь своим селянам.
Нищенское существование семьи обеспечивалось постоянным каторжны.м трудом на земле двух сыновей — Серафима 20 лет и Сергея 14 лет (старший Николай в то время уже учился и работал в Москве). Земельный надел состоял из одной десятины около дома и примерно 10 десятин на отрубе, что в семи километрах от дома. Имелась пасека из 7-10 ульев; ею занимался сам дедушка. Об объемах ежегодных работ можно получить представление, ознакомившись с выдержками из писем Дмитрия Егоровича сыну Николаю в Москву.
"...Живем мы неважно; каждый день занят обыкновенной будничной работой, повторяющейся изо дня в день с точностью то одной десятой ...Работы, хоть бы в сутках было 36 часов, хватит. Посадили пока 4 сажени моркови, частично подсолнух, семенники — на приусадебном участке... С 16 апреля отправляемся Д поле на отруб, где думае.м засеять яровые 7 десятин — овес, пшеницу, вику с овсом. горох- полсолнух. гречиху, свеклу, картофель и
др. Фантазии много, весна всегда располагает фантазировать, но вот осень — считающая оставшихся цыплят, что скажет?..
....К началу весны из скота имеем: 2 лошади, корову, 2 овцы, 4 ягненка, свиньи с 10 детишками; свинью думаем резать к святой, но по семейному совету решили оставить до осени для уплаты налога, а себе, верно, оставим одного из малышей и, может быть, на Рождество покушаем ветчины... Из кормов плохо насчет сена, уже со старого нового года пришлось покупать, ибо продержать скотину до весны — первая забота сельского хозяина, в особенности лошадей и корову — этих китов, по выражению покойного Владимира Ильича..."
В письме от 22 сентября 1924 г. Дмитрий Егорович сообщает следующее. "...Волею общего собрания меня избрали членом правления Кредитного Демшинского товарищества. Что в кредите население нуждается, это факт, ему надо прийти на помощь... Я взял на себя организационную работу — это живое дело, а я, хоть стар, а люблю деятельность. Крестьяне возлагают на меня большую надежду, что я обделаю опять ссудную операцию, и я, откровенно сказать, не знаю, с чего начать, а потому и прошу тебя: научи найти мне дорогу где, как достать хоть 20 тысяч денег, дабы прийти своему селу на помощь в эту злополучную годину... Кое-где мы кредитуемся, но кредит этот капля, да и то товарный. Хотелось бы дело повести пошире — принести действительную пользу населению, но не торговать селедкой и кренделями — это борьба с торговцем (иногда даже неудачная), а нужно вести борьбу с природой, у которой можно отбить миллионы, а не три киловатта".
В очередном письме Дмитрий Егорович пишет следующее: "...Проклятые вопросы: продовольственный и топлива. Своего хлеба после посева осталось не более 10 пудов, заплатили продналог, подсчитали плачевные остатки и решили бороться: набрали кое-что из "хур-ды-мурды", и мать два раза съездила за Елец для обмена жалких остатков платяного богатства на жалкие крохи хлеба... Таким путе.м приобрели хлеба около 11 пудов, даже 2 пуда пшена, которое отчислено для меня, семья же балуется кулешом раз. в неделю, чтобы не забыть вида пшена... Дутиаем протянуть до весны, а там видно будет. Семян к весне нет. Участок-то и хорошо бы было обделать, да сеять нечем будет... Я с ужасом и жалостью смотрю на своих детей, которым предстоит в будущем добровольный каторжный труд, труд неблагодарный, ибо все существование наше висит на волоске: забудешься о будущем, как будто хорошо, скотина есть, хлеб как-нибудь добудем — чего еще надо? А вдруг неурожай, пошло все хозяйство ни за грош. Из рук вон плохо. Хорошо только на плане. Как же быть? Что делать? И решили мы всей семьей серьезно подумать, и если можно (опять волокита) переселиться куда-нибудь. Забота у меня не о себе, мой век кончается, а забота о детях. Теперь этот вопрос не страшен: работники ребята хорошие, разве вот только Серафима возьмут на службу, тогда дело другое, без него у меня дело не пойдет... Ехать мы все-таки решили большинством голосов, — в плановом порядке записалось нас 35 дворов, и посылаем ходоков. Наверно, к Пасхе они возвратятся, и мы более не Де-мшинские. Что более всего соблазняет — это содержание скота — ты представить себе не можешь, какая тяжелая история водить скот — недостаток корма и это систематически каждый год, а без скотины хозяйство — дрянь. А там обилие сена, ненужность соломорезки и пр. Заявку подали в Енисейскую губернию около г.Канска. По рассказам лес — возле верховья Енисея, близко озеро — около 5 квадратных верст. Земли дают до 40 десятин на хозяйство, лес бесплатно и кое какие льготы..."
Обострившаяся в 1926 году язвенная болезнь желудка и скорая смерть Дмитрия Егоровича в 1927 году — причиной тому, что они никуда не переехали. В одном из последних писем сыну в Москву Дмитрий Егорович писал в отчаянии: "...Сколько ни трудись, сколько ни работай, толку будет мало, и я с ужасом представляю себе свою семью в будущем, обреченную на трудовую, голодную жизнь... В будущем ни на что рассчитывать нельзя, в особенности в настоящее время — всякие расчеты обращаются в мечту, а мечта разлетается как мыльный пузырь — живи случаем, а потом по привычке..."
Но, несмотря на громадные трудности, Дмитрий Егорович постоянно надеялся на лучшее. Об этом говорит следующий фрагмент одного из его писем. "...Судя по газетам, дела наши идут к улучшению, наверное, наладится заграничная торговля, внутреннее производство, привезется, по всей вероятности, хлеб, а с ни.м вместе явится энергия, подъем духа и все мы примемся за усиленную работу, чтобы добровольно, не из-под палки строить новую жизнь, о которой мечтает много лучших людей Республики. Из всего видно, что поняли "а дуги гнут с терпеньем, а не вдруг"...
Трудно жить, очень даже трудно, но я уже говорил, что где-то виднеется светлая точка, и мы будем тянуться, чтобы эта точка разрасталась на все видимое пространство..."
Александр ДУРМАНОВ, г. Липецк.
Новая жизнь. - 2001. -13 окт. - порт.